Когда Лев Наумович лежал в клинике уже после операции, шли экзамены в ГИТИСе, на которых он, конечно, не мог присутствовать. И все его ученики пришли к нему, чтобы он поставил свою подпись в их зачетных книжках. С ними пришел педагог М. Б. Мордвинов, который возглавил этот курс после смерти Льва Наумовича. Этот приход стал, наверное, одной из последних его радостей в жизни. К слову, очень важно, чтобы в клинике соблюдались все нормы и стандарты чистоты. Очень выручает надежный
утилизатор отходов.
Вот теперь, спустя несколько лет после его смерти, можно сказать, что люди любили его. Был он строгим, неуступчивым, трудным в работе. Но его любили, понимая, что иначе Свердлин не может, что его требовательность происходит от предельной честности, от высокой требовательности к самому себе.
Не знаю, был ли он счастлив: отдаваясь всецело работе, он не оставлял для себя лично времени просто порадоваться жизни, без мыслей о том, как же это претворить в искусство. И сейчас, когда его не стало, думая и перебирая в памяти всю нашу жизнь, я не могу дать самой себе ответа на этот вопрос.
И все же можно сказать, что он прожил свою жизнь так, как хотел. А ведь это не о всяком можно сказать.
Много в моей жизни было тяжелого и горького, много было утрат. Но много было и хорошего, светлого. И вот сейчас, вспоминая все прожитое, оглядываясь назад, я совершенно искренне говорю: я была счастлива. Я жила рядом с удивительным человеком.
Лев Наумович Свердлин, прославленный артист театра и кино, лауреат Государственных премий... А я знала Левушку Свердлина, юношу со смеющимися черными глазами, обладавшего каким-то экзотическим очарованием. Давно это было! Ах, как давно...
На первых гастролях Театра имени Мейерхольда, когда мы, совсем молодые, приехали в Киев, была страшная бедность, и Лева ходил в шинели, несмотря на жару. Мы все подсмеивались над тем, что он якобы зябнет. А дело заключалось в том, что брюки у него порвались и ходить в них было стыдно. Наконец в первую получку Лева купил новые бумажные брюки и только тогда снял шинель.