Семейный кодекс РФ
Стасов писал Балакиреву о «фуриозной без границ игре Олоферна, который до того был нашпигован (вероятно, Серовым), да и так оно приходилось по самой его натуре, что он играл точно бесноватый».
По-видимому, Бианки чрезмерно подчеркивала тягу Юдифи к Олоферну.
|
|
|
|
Замороченная медсестра
...Из всех больных шестого этажа он был, пожалуй, тишайшим. Но его деликатную покорность не следовало принимать за безропотность и безответность. Одна замороченная медсестра совершила такую ошибку. И я увидел, в первый и единственный раз, Льва Наумовича во гневе.
Он пришел к сестре с просьбой сделать ему предписанный укол какого-то индикаторного лекарства перед очередным исследованием. Не взглянув на него, она раздраженно ответила, что он должен сходить на другой пост и принести ей это лекарство. Тогда он взорвался... Он не произнес ничего больше, чем «Нет, вам придется самой сделать это, самой!» Но в непререкаемом и бешеном тоне его, во внезапно выросшей фигуре было столько праведной ярости, прорвавшегося страдания и перенакопившейся нервной измученности, что сестру как ударом волны вынесло из-за стола.
Через минуту, физически чувствуя всю глубину его оскорбленности, я решил, что нужно сказать нечто сглаживающе-успокоительное. Но в голову пришли глупые слова: «Лев Наумыч, да она же просто не заметила, что это - вы!» И тут же мне пришлось убедиться, что всей глубины его оскорбленности я отнюдь не оценил. - При чем тут я! А если - не я? - еще разгоряченно сказал он. И процитировал фразу Блока, которую мы вспоминали недавно совсем по иному поводу: Слаб человек, и все ему можно простить, кроме хамства!
Лежа потом у себя в палате и казнясь за этот непроизвольный всплеск рабской психологии, или иерархической психологии, что одно и то же («она не заметила, что это - вы», то есть, что перед нею не кто-нибудь, а народный артист, лауреат, депутат, генерал, министр!), казнясь и жалея о сказанном, я, помню, стал думать совсем о другом... Но сперва - еще слово о той лимонной желтизне на его смуглых запястьях, о той повисшей в воздухе незримой палке Юрия Германа... Бог с нею, с палкой... Беда, что я тотчас узнал эту желтизну!
Я уже видел ее - к несчастью, не однажды. Мне не забыть, как я вдруг заметил ее за ушами и на открытой шее Эммануила Казакевича, когда летним днем 62-го года мы шли гуськом по дачной тропинке - он впереди, я сзади.
|
|
|